В одно прекрасное утро по «скорой» поступил к нам в хирургическое отделение мужчина 45-50 лет. Был снят с самолёта в связи с ухудшением состояния во время полёта.
При осмотре – астеничен, отмечается желтушность кожных покровов, печень + 10 см. из-под рёберной дуги, бугристая, каменистой плотности. На УЗИ множественные узлы в печени, масса метастазов в забрюшинном пространстве. На ФГДС – рак желудка с тотальным поражением. Настолько запущенной картины мы все давно уже не видели. Онкологи не забрали – инкурабельный, иноперабельный.
На вопрос, почему раньше не обращались, пациент ответил, что знал своё заболевание, но работал, он являлся директором крупной строительной частной фирмы, была молодая супруга, которой хотел показать мир и не хотел её расстраивать, поэтому всё оттягивал лечение.
Кстати, сняли его с женой с международного борта, летящего из Франции. Так сказать, «увидеть Париж и умереть…»
Больной, как я уже писал, был неоперабельным. Больше того, начал прогрессивно загружаться на фоне раковой интоксикации и печёночно-почечной недостаточности. Был определён в двухместную палату. Есть такие в каждом отделении для тяжелобольных и умирающих.
Мне пришлось вести эту палату и лечить, если это можно назвать лечением, а вернее, облегчать страдания этого пациента.
Гемосорбция, дезинтоксикационная терапия, переливание эр.массы, обезболивающие препараты, симптоматическая терапия несколько улучшили состояние, денег на лечение уже никто не жалел, но пациент шёл к своему логическому концу.
Из разговоров с пациентом я узнал, что он имеет несколько квартир, домов, несколько филиалов фирмы по всей России. Недавно женился, ещё до того, как узнал о своей болезни, безумно любит свою супругу. Короче, как в песне, для супруги всё: кольца и браслеты, платья и жакеты, а также машины и квартиры, Парижи и Каиры…
Как и положено, была проведена беседа с супругой — молодой, ухоженной, красивой женщиной. Доложено о диагнозе супруга и вероятном исходе заболевания. Обратила на себя внимание совершенно спокойная реакция на это, в общем, трагическое для семьи, известие. Вначале всё списывалось на некоторую инфантильность супруги из-за её молодости, шок от известия.
Мы все сталкивались в своей практике, что после таких известий родственники как бы окаменевали, а потом только прорывались какие-то эмоции. Это, в принципе, нормальная реакция у некоторых.
Но тут всё оказалось по-другому…
После того, как пациент почувствовал, что слабеет, он, приводя в порядок документацию и свои дела, через юриста перевёл все свои «активы и пассивы» на супругу. Больше у него никого не было.
Сделав это, он впал в кому, из которой выходил периодически на час, два.
Супруга после подписания всех документов исчезла. Нет, она звонила, интересовалась, не скончался ли её «любимый супруг», но в больнице её больше не видели.
Но не это было страшно.
Пациент, выходя из комы, постоянно просил пригласить супругу. Просил об этом сестёр, санитарочек, меня. Все мы ей не раз звонили, просили хоть на 10-15 минут прийти и, так сказать, отдать долг. Но тщетно. Пациент злился на нас, якобы мы не пускам жену к нему.
И вот наступил момент, когда силы пациента кончились.
Умирать он начал в 10:00, когда впервые наступила остановка дыхания и сердечной деятельности. Реанимация в таких случаях не проводится, поэтому он был осмотрен мной и анестезиологом. Дыхание, пульс, давление не определяются в течении 10 минут, констатирована смерть и сделана запись в истории болезни. Больной укрыт простынёй и оставлен в палате, как у нас было принято, на 2 часа перед выносом в специальное помещение.
10:50. Прибежала постовая сестра в шоке. Пациент открыл глаза, отбросил простыню, зовёт супругу. Бежим в палату. Пациент в сознании, дыхание, давление, пульс на «мизере», но есть. Постановка системы, благо подключичку не успели вытащить. Пациент просит позвать супругу. Звоню ей, объясняю ситуацию, прошу прибыть. Получаю в ответ согласие, что «сейчас приеду».
11:30. Остановка сердца и дыхания. Повторный осмотр совместно с зав. отделением и анестезиологами, начмедом, подключены все имеющиеся контролирующие показатели жизнедеятельности пациента приборы. Везде полный «ноль». Констатация смерти. В историю ничего не пишу. Ту, первую запись, о смерти пациента пришлось выдёргивать из истории. Ждём два часа.
12:00. Больной оживает, опять одна просьба – хочу попрощаться с супругой. Опять звоним жене, совместно с зав. отделением умоляем приехать. Опять – «сейчас еду». Ждём.
13:00. Больной опять умирает, в очередной раз. Опять консилиум, констатация смерти. Анестезиологи начинают звонить во все свои институты и всем профессорам, был ли такой случай в прошлом или у кого в практике. Мы, хирурги, начинаем наезжать на них. Или берите в реанимацию, или объясните, что происходит.
14:00. Больной оживает, начинают подавать сигналы все приборы. Опять зовёт жену. Звоню этой твари в юбке, матерюсь в трубку, обзываю всяко. Думаю, может, приедет на меня жалобу за оскорбление написать и к мужу заглянет ненароком. В трубке молчание, опять – «сейчас еду».
У всех эмоциональное истощение, сёстры навзрыд плачут в сестринской. Одна только старая санитарка баба Вера сидит у пациента и гладит его руку, приговаривая: «Потерпи, миленький, сейчас придёт она, потерпи.»
15:20. Смерть больного…
16:40 Ожил… Зовёт жену. Уже никуда не звоним. Всё понятно.
17:20. Умер.
18:00. Ожил. Уже никого не зовёт, просто водит глазами по сторонам. Сидим с ним рядом, я и баба Вера, вместе, больше ни у кого нет сил на это смотреть. Она вспоминает, что в её бытность санитарки в военно-полевом госпитале в Великую Отечественную был такой же случай. Тогда сутки, вот так же периодически оживая, умирал молодой солдатик, который звал свою маму.
19:20. Очередная смерть пациента. Единственным отличием в этот раз были произнесённые им как бы в бреду два слова: «Не пришла.»
Прождали два часа, появились все признаки смерти, трупные пятна. Больной умер.
Девять часов агонии, неоднократное возвращение «оттуда» только ради того, чтобы попрощаться, в последний раз увидеть любимого человека. У меня нет слов. Как нет слов оправдать, объяснить поступок этого самого «любимого человека».
Она — жена — пришла на следующий день забрать золотую цепочку, крестик, кольцо и золотые часы мужа.
Отдавала ей всё это баба Вера. Наклонившись к уху, она что-то сказала ей, женщина побледнела и выбежала из отделения. Как я её не пытал, в смысле бабу Веру, что она ей сказала, она не говорила до одного случая.
Прошло около полугода. На общебольничной конференции гинекологи докладывают о тяжёлой больной, которую сняли с поезда с профузным маточным кровотечением на фона рака матки с метастазами и распадом. Ну, как говорится, гинекологам гинекологическое, хирургам — хирургическое. Да, отметил для себя, что тяжёлая больная в гинекологии, ну и всё, это их проблемы.
Но после обеда ко мне подошла баба Вера и говорит: «Однако, как я ей и сказала, заберёт он тебя с собой и именно здесь, в этой больнице, так и получается.» Она поступила с кровотечением в гинекологию.
Сначала я не понял, о чём это она. А баба Вера и говорит: «Помнишь, ты меня пытал по поводу жены того, кто умирал целый день, а жена не пришла, что я ей тогда сказала… Так вот, я ей сказала, что ты не попрощалась по-человечески с мужем, а он тебя очень сильно любил. Значит, он тебя скоро заберёт с собой, и умрёшь ты в этой же больнице.»
Я не пошёл к этой больной, не посмотрел на неё, противно стало и гадко на душе, никому ничего про неё не сказал, так же, как и баба Вера.
Умерла она через сутки.
