Всю жизнь в душе Есенина гнездились одновременно и ангелы, и черти. И перевес попеременно был то на одной стороне, то на другой. Так вышло, что в решающий момент перевесило левое плечо. И Есенин оказался в аду.
В принципе он был готов ко всему. Защитную речь перед Советом по распределению душ он подготовил ещё в юности. Выступил красиво, душевно. Все похлопали, прослезились… И благословили на путь вниз. Потому что вариантов не было.
Есенин воспользовался случаем немного оттянуть судьбу и выбрал дальнюю дорогу: по реке Стикс. Любопытно было увидеть предание вживую.
Молчаливый Харон меланхолично смотрел, как новопреставленный пытается забраться в лодку, не перевернув её и не шлёпнувшись в Стикс. Наконец, Есенин уселся. Поплыли.
— А ты же Харон? Настоящий Харон?! Обалдеть!!!
Харон напрягся:
— Ну… да.
— Ты же легенда! Живая, оказывается! Я столько читал про тебя! Ух… Можно руку пожать?
Харон недоверчиво протянул холодную ладонь.
Есенин восторженно смотрел по сторонам, пытаясь запомнить каждый камешек подземного пути, цвет и характер Стикса, облик Харона, чтобы потом вспоминать всё это во время своих вечных злоключений и, может, немного отвлекаться от них. С таким энтузиазмом в это путешествие ещё никто не отправлялся.
Переполненный эмоциями Есенин начал насвистывать пугачёвского «Паромщика». Харон заинтересованно прислушался.
— Струится время (иль стоит?) у адской рощи,
И возит души на тот свет седой паромщик.
Плывёт на левый берег он, потом на правый.
Так грешных много, он один на переправе…
Харон достал откуда-то из-под сиденья старую отсыревшую тетрадку, исписанную мелким размашистым древнегреческим почерком (стихи?..), и, слегка покраснев, протянул Есенину с просьбой записать слова песни.
На прощанье ещё раз по-дружески пожали друг другу руки, обменялись тёплыми пожеланиями. И Есенин, смахнув слезу, отправился навстречу итоговой судьбе.
Войдя в адские врата и встретив стражников, он с отчаянием протянул им руки и отвернулся. Они с недоумением переглянулись:
— Это зачем?
— Ну как… Надевайте наручники, или что там у вас, и сажайте в котёл. Я готов.
— Не, парень. В котёл ещё попасть надо. У тебя решение высшего суда с собой? Нет? В Стиксе утонуло, говоришь? Ну, значит, восстановишь. И ещё пару справочек надо собрать. Пару десятков.
И побежал Есенин по местным госучреждениям, добывая справки о прижизненных болезнях, темпераменте, типе мышления, имевшейся недвижимости, квитанции об оплате проезда через Стикс и вхождения в адские врата, копию свидетельства о смерти, о заключении и расторжении браков и многое-многое другое. Заявления приходилось писать, потом переписывать, и снова переписывать, потому что оформить всё правильно на латыни было крайне сложно.
Терпение Есенина закончилось очень быстро. Забежав в кабинет начальника департамента по кадрам, он взмолился:
— Пожалуйста, давайте уже вы без меня как-то это всё соберёте и подадите? Посадите меня уже быстрее в котёл, а? Я хочу уже в ад, а не вот это вот всё!
Растянувшись в довольном оскале, начальник медленно процедил:
— А ты что, так и не понял? Ты уже в аду.
Есенину стало горько и обидно. Мало того, что над ним посмеялись, как над последней шестёркой, так ещё и надежды не было. Круг замкнулся.
В своих невесёлых размышлениях он бродил по округе, завидуя тем, кто сидит в пещерах в тишине и покое в полном одиночестве. От отчаяния накрыла волна мрачного вдохновения. Шагая между котлами, он начал эмоционально декламировать:
— Нет спасения от адских мучений,
Нету воли меж калёных котлов.
После всех земных тревог и гонений
Что ж, и к этому давно я готов…
Неожиданно отовсюду раздались аплодисменты. Есенин осмотрелся. Из котлов выглядывали оживлённые лица, смахивающие слёзы. Встревоженные черти не понимали своих эмоций, их разрывало от тоски и сострадания. Люди начали искренне громко благодарить автора за давно забытые нотки душевной лирики. И даже неизбежное возвращение в бюрократические инстанции уже не смогло испортить Есенину настроение. Он почувствовал народную поддержку, а народ почувствовал родную душу.
Слухи быстро разнеслись по адским просторам и, конечно же, не обошли стороной уши редактора газеты «Адские вести». Гексли быстро смекнул, что происходит что-то интересное, и отправился искать народного героя.
Растерянного Есенина, хаотично мечущегося в одном из учреждений между столами с кипами бумаг, сложно было не узнать. На просьбу дать интервью он ответил радостным согласием. Ведь это был повод хоть немного подумать о другом.
Интервью получилось настолько поэтичным и интересным, что Гексли, которому давно не хватало людей в штате, понял, что наконец-то нашёл помощника. Выбить для него место в редакции и уговорить Персефону частично освободить ещё одного заблудшего товарища было уже делом техники.
Так Есенин нашёл своё скромное, но уютное место в аду. Но продолжал мечтать о чём-то более значимом.
